Я нe мoгу oтстрaнeннo кoммeнтирoвaть нeдaвний дeнь с мaршaми слeпыx и убoгиx рaзумoм. Нa мoй понятие, лучшaя иллюстрaция – кaртинa Питeрa Брeйгeля-стaршeгo «Притчa o слeпыx».
«Eсли слeпoй вeдeт слeпoгo, тo oни oбa упaдут в яму». A eсли прoвoкaтoр вeдeт слeпыx, тo спирт уже подготовил себе безопасную площадку, чтобы успеть прянуть перед пропастью (один пламенный борец с грузинским акцентом с априори подготовленными документами уже продемонстрировал, как это делается).
А сейчас, как и у многих из тех тысяч людей, которые демократично принесли вчера цветы и свечи и помолчали перед светлыми лицами тех, который уже четыре года смотрит на нас из немыслимой дали, у меня отвратительное парестезия наглого ограбления. И циничного планового продуманного осквернения всего того, словно мне очень дорого. Я просто повторю один из первых моих постов.
Мои Майдан
Думала больше не писать про Базар, но вчера кто-то из лидеров мнений сказал, будто слова «майданутые и кастрюлеголовые» для него маркер для немедленного бана; какими судьбами как бы ни было потом, но те Век Петра остаются чем-то святым и так далее.
А я подумала, отчего мне жалко тех людей, которым повезло жить в эпоху Майдана, же не повезло ни понять, ни оценить, ни исполниться вкус той Свободы. Некоторые из скептиков приехали и пойдем на площадь (когда все закончилось и молекулы этого непостижимого и великолепного организма Майдана еще раз стали спешащими по своим делам людьми), поглядели в остатки палаток, на бомжей и бомжеватых, устроивших там свою тусовку, и сделали близкие маленькие убогие выводы, прекрасно поместившиеся в хлопковых мозгах.
В противном случае честно, в моей жизни не было событий ярче и светлее, нежели Майдан, несмотря на весь трагизм произошедшего тогда и происходящего не долго думая. Я не могу сказать, что моя жизнь была несчастливой или — или скучной.
Судьба дала мне лучшее, что могла высосать из пальца – веселую и беззаботную юность в зеленом военном городке; моих потрясно классных мужа и детей; любящих родителей, прекрасных друзей; избавила через крайней нищеты в голодные годы и не дала соскучиться ото благополучия, обильно присолив и поперчив основное блюдо потерей ребенка, ожиданием любимого с армии в начале афганской войны, медленным и мучительным угасанием близких людей, разрухой и бандитскими перестрелками затем развала Союза и многим-многим другим (Луганск, в общем-в таком случае, никогда не позволял расслабиться).
В моей прежней жизни такого склада момент единения самых разных людей во время общей опасности случился как раз (конечно, по масштабу его смешно сравнивать с Майданом). Была такая страничка в жизни, другой раз, кроме основной ставки на «флагмане тепловозостроения» приходилось брать за любую работу, так как дети были опять малы, старики уже беспомощны, пенсии и зарплаты безбожно задерживали и беспричинно далее.
Ну, все люди нашего возраста помнят сие «веселое время». Так вот, подрабатывала я тогда санитаркой в травмпункте, в основном, сообразно ночам и в выходные. Ночью телефон часто отключался, охраны ниже всякой критики не было, на огонек забредали соседние наркоманы, «Скорые» согласно ночам привозили то бомжиков, то подрезанных бандючков.
Полно, в пустом темном здании, где была только дежурная бригада (врач, мед.сестра, санитарка), было как-то неприютно. А тут вдруг нарисовались какие-то маниакальные бандюковатые неадекваты, повадившиеся уходить по ночам в травмпункт, чтобы отомстить за некую врачебную ошибку.
Подробностей я уж не помню, но были похищения и издевательство над медиками в другом городском травмпункте и неоднократные попытки удалить дежурного врача у нас (наши, слава богу, отбились). Пытались задавать вопрос к руководству и в милицию, но после дежурных отговорок и отписок одно мгновение поняли, что никому до нас дела нет, помимо нас самих. А ситуация, как в той детской пугалке: «Черной в ночь черный гроб идет по улице». С вечера замолкает евротелефон (мобилки в 90-е только в фантастических романах описывали), и часа в 2 ночи появляется автомат (каждый раз другая), несколько раз по темной улице ленто проезжает мимо здания, а потом звонок в дверь. Не разинуть нельзя — могут привезти нормального пациента…
В итоге, наши врачики поняли, почему спасение утопающих – дело рук самих утопающих, и начали извлекать пользу самые разнообразные превентивные меры. Игорь, ты помнишь, якобы твой большущий и умнющий собакан дежурил с тобой и с нами, молчком лежа в манипуляционной, и подавая голос при повышении децибелов в кабинете, идеже шел прием?
Не знаю, прикусил он кого-нибудь река достаточно было обозначить присутствие глухим рыком… Другие ребята обзаводились однострелами (получи заводах Луганска эти штуки изготавливали всегда) или ходили дружище к другу на дежурства, закончились все разногласия, все держались коллективно, медсестры ночью не спали, а торчали за занавесками, выслеживая идиотов, и безлюдный (=малолюдный) оставляли врача наедине с любыми ночными пришельцами. История приобрела огласку и легохонько сошла на нет, дружба и единение, увы, тоже. Си вот тогда, мне первый раз было не не более страшно (поводы для страха в плохо освещенном, довольно агрессивном и впечатляюще пьющем городе искать не надо), но и верилось, чего вместе мы можем победить. Правда, потом, когда и старый и малый закончилось, и я гордо рассказала мужу, какие у нас крутые челядь, он оценил это вполне ожидаемо, и рискованная подработка интересах меня закончилась. Но это уже другая история. Оный момент истины прошел быстро и сменился беспрерывным бегом в сером колесе буден, нивелирующих любые эмоции и мемуары.
Но ослепительное чувство общей силы тысяч разных частиц, доброй надежности, отзывчивости чужих незнакомых людей пришло (с)перва-наперво в 2004, а потом в 2013-14.
И повторюсь еще раз: мне чистого) сердца жаль тех людей, которые не испытали этого, так ли по обстоятельствам, то ли в силу собственной эмоциональной бесцветности и неверию в так, что на Майдан можно выйти не за чистые или по разнарядке. Зато теперь я твердо знаю, фигли среди людского муравейника есть те люди, рядом с которыми я хочу и буду населять в моей стране.
Я закрываю глаза и вижу их, сих смешных студентов-зубоскалов у Жовтневого; и Сашиных мажоров с ноутбуками в информационной палатке около от ЦУМа; и картинных козаков с оселедцями, развлекающих публику своими игрищами с бичом и саблями (во вкусе на довоенном нашем корпоративе в ресторане) напротив Главпочтамта; и хазяйнячих вуйков с Западной, подметающих потом колки дров для печек щепки на Крещатике; и киевских теток-пенсионерок, предприимчиво везущих в метро на Майдан охапочки этих самых дров; и немногословных медиков, приходящих после всего суточного дежурства в медпункт в холле банка на Крещатике; и девочек в офисных костюмчиках с этого банка, помогающих принять и обработать раненых и избитых; и рыженьких, похожих корефан на друга, маму Олю и дочку Машу, пытающихся звоном своих колокольчиков в Божич разбудить глухих и равнодушных; и отчаянных футбольных фанатов, которых в мирной жизни побаивалась и недолюбливала; и занудного коллегу-инженера, кой каждый вечер после работы проводил на Майдане али приезжал туда ночью во время штурмов и чудом остался жив 19-20 февраля, же долго потом не мог вернуться в обычную жизнь и разбить наголову тревожную бессонницу.
И нашего улыбчивого и позитивного отца Дмитрия, которого насилу узнала в том суровом окаменевшем батюшке, который стоял промеж (себя) людьми и Беркутом, а позже говорил последние слова тем, кого уносили с Майдана лещадь «Плине кача»… И их, этих родных людей, которых я ажно не знаю и которые не знают меня, занятых на днях своими делами, работающих, воюющих, волонтерящих, так много, по какой причине хватит на целую разумную гордую общую и любимую нашу страну. И симпатия у нас будет!
Автор: Елена Воронянская. Источник: Радиообозреватель