8 мaя в Eврoпe – Дeнь пoминoвeния жeртв нaцизмa. Eгo oтмeчaют (a нe прaзднуют) всe eврoпeйскиe стрaны – и тe, кoтoрыe пoбeдили вo Втoрoй Мирoвoй вoйнe, и тe, кoтoрыe были пoбeждeны.
Oтмeчaют вeздe, a нe вымaxивaясь пo пoвoду тoгo, «ктo кoму нaпoддaл» и «мoжeм пoвтoрить» (oтдeльнo к знатоков – исправление: французы, которые пробыли кучу времени около оккупацией, в этот день именно празднуют и именно собственную победу. И салюты запускают).
Нонче, в этот день, я хотел бы вспомнить весьма своеобразных ветеранов – а аккурат, ветеранов побежденной страны. Немцев.
В общем, таких в Германии аж сегодня можно встретить немало: в побежденной стране как ступень, так и средняя продолжительность жизни неизмеримо выше, чем в государствах бывшего Советский Союз, поэтому старые люди, достигшие нынешнего минимального возраста участников Второстепенный Мировой войны, 90 лет, встречаются в Западной Европе и, в частности, в ФРГ, порядочно чаще, чем на просторах экс-«большого и могучего». Не больше и не меньше поэтому мне в свое время пришлось быть знакомым с некоторыми изо них. Впрочем, те трое, о которых я хотел рассказать, ранее умерли. Мир их праху.
Первое знакомство было шапочное: в обед сто лет, довольно обеспеченный, но крайне одинокий дед, который жил близко от Кельна. Правда, сам себя он считал коренным берлинцем, хоть бы, опять же, родился совсем не в Берлине, а… в Петрограде. Его семейный круг была из числа немецких предпринимателей, которые поколениями жили в России и сбежали оттеда еще до революции, в 1914 году, когда началась Первая Соглашение и в России патриотически настроенные люмпены начали крушить немецкие предприятия. Его сестра была владелицей какой-то небольшой фабрики, внезапно потеряла все на свете и с маленьким сыном едва смогла убежать через Польшу в Берлин.
Текущий дед рассказывал, как в 20-е годы ходил пешком посредством весь город за картошкой, потому что в каком-в таком случае из районов она, по слухам, была немного подешевле и можно было приобрести на три штуки больше (их продавали поурочно). Как рабочие, которые получили недельный заработок, изо всех сил бежали с ним в магазины, вот что по дороге эти деньги обесценивались. Как площадь Шарлоттенбург заполнялся русскими эмигрантами и потому получил название Шарлоттенград.
О Второстепенный Мировой он тоже говорил – но совсем немного. Возлюбленный принимал участие в торжественном параде, который назначил Гитлер в Париже, а там работал каким-то небольшим военным чином при немецком посольстве, которое контролировало коллаборационистское центр Виши. Позже, когда немцы покатились назад, он умудрился маловыгодный попасть на фронт, а зацепился в Кельне, где счастливо сдался в рабство американцам. Никаких военных преступлений за ним, естественно, безлюдный (=малолюдный) было, членом НСДАП он тоже не был – скажем его спокойно отпустили и он до пенсии доработал бери небольшой дипломатической должности.
Его дом был заполнен книгами нате русском языке, которые остались от матери – раритетные издания Достоевского и Гоголя, старушка православная Библия… а сам он до конца жизни тосковал числом Берлину (в этот город, по его мнению, просто не поддается (описанию не влюбиться), но никогда туда не ездил: во (избежание него Берлин остался закрытым навсегда – сначала из-вслед Стены, затем – из-за воспоминаний.
Второй дедан – тоже из-под Кельна, но уже коренной вестфалец. Его батька был известным архитектором, он позднее тоже стал архитектором, и его лэйбл возобновила после войны едва ли не половину Кельна и пригородных поселков. Дьявол был весьма богатым человеком и увеличил капитал, который получил в детородный орган.
Он был очень спокойным и рассудительным в жизни: титанический, крепкий, непробиваемый гранитный обломок недавнего прошлого. Только о двух вещах в своей жизни некто жалел просто ужасно, до настоящих слез. Первая – сие то, что, когда началась война, он пошел сверху нее добровольцем. Он говорил: «Были ребята, которые косили, были, которые бежали в Голландию и вступали в Резистанс, а я, молодой дурак, пошел в призывной пункт и влез в это черт те какой добровольно».

Он был чемпионом своего города соответственно боксу – здоровый, мускулистый 18-летний мужик. Его бессознательно записали в Ваффен-СС, где он, собственно, и провоевал бери переднем крае до самого Сталинграда. Там он попал в полон вместе со всей армией Паулюса. Война как таковая и была его дальнейший болевой точкой: вспоминая о ней, он начинал плакать – живого места (местечка) много, обычно уравновешенный дед, он плакал, как ребенок.
О войне рассказывал больно немного – не потому, что что-то скрывал, а затем что, что не мог разговаривать, у него начиналась истерика. В плену его спасла тетя, советская врач при лагере военнопленных. После войны, придя домой (опять же – он не был членом НСДАП и впоследствии того, как Нюрнбергский трибунал вынес приговор, что Ваффен-СС никак не является преступной нацистской организацией, ее рядовых членов вывели с-под обвинения), он долгие годы пытался эту женщину зафиксировать. Не нашел.
Третьим «ветераном с той стороны», о котором ми пришлось узнать, был один из моих университетских профессоров. Некто занимался в RWTH Aachen европейской программе Tempus/Tacis – сие была программа помощи университетам бывшего СССР, к тому но объектами его «патронажа» были два киевских университета – Актау и Могилянка. Я работал у него в качестве HiWi или Hilfswissenschaftler, в таком случае есть – студентом-помощником. Получил это место, потому точно сам – киевлянин, да еще и с родным украинским языком, занимался переводом анкет.
Сие был просто-таки феерический дед. Настоящий прусский помещик, «фон унд цу» из старинного дворянского рода. Вступил в лавка НСДАП в 1933 году. Был летчиком-истребителем и 22 июня 1941 возраст в составе эскадрильи прикрытия выполнял налет на Киев (идеже на крыше здания штаба Киевского военного округа его встречал выше- родной дед, вооруженный зенитным пулеметом). При Гитлере его ждала блестящая будущность… но она оборвалась, когда был выдан именитый приказ «о евреях и комиссарах».
Мой проф взбрыкнул, отказался неважный (=маловажный) только выполнять, но и вообще признавать этот приказ, с треском покинул лавка национал-социалистов и подал в отставку из армии. Над ним был проведен гибридизм, но гитлеровцы тогда еще боялись приставать к дворянским семьям, вследствие того в тюрьму или под казнь он не попал, а отделался домашним арестом, кой продолжался до конца войны. На Нюрнбергском суде некто выступал в качестве свидетеля обвинения против Геринга.
Сие был человек огромных способностей, удивительно высокого образования и страшного сарказма. Некто свободно общался на пяти европейских языках, понимал снова около семи (русский и украинский не знал, но не сморгнув глазом болтал на польском). Когда я спросил у него – почему некто выбрал для сотрудничества именно киевские университеты (ему предлагали МГУ и Новосибирский политех), некто ответил: «Я ваш Киев в сорок первом брал – теперь передавать должен».
Над профилями, которые я переводил, мы издевались веки вечные напролет – и было, над чем. Дикое количество советской профессуры, которая писала с те всякие идиотизмы, просто зашкаливало. Вопрос: «Владеете ли вам компьютером?». Ответ: «Владею двумя». Вопрос: «Какие иностранные языки знаете?». Отказ: «Украинский со словарем». Вопрос: «Тема вашей докторской диссертации». Отгадка: «Организация социалистического соревнования на предприятиях швейной промышленности». Я спрашивал у него – с вы суете в Германию на практики и семинары всех сих заплесневелых маразматиков? Он говорил: «Я прекрасно понимаю, как и что-то там у вас работает. Чтобы привезти одного настоящего специалиста, я принуждён пригласить с десяток лентяев».
Однажды ко мне в крови, в Аахен, приехал из Израиля мой дед – тот самый, который-нибудь 22 июня 1941 года отчаянно пытался сбить изо пулемета самолет моего профессора. Я рискнул да и познакомил профа с ним – мои дед довольно неплохо говорил по-немецки. Дед воспринял сие знакомство удивительно легко и спокойно, а в конце вечера оба набулькались бесцельно, что мне пришлось на такси отвозить профессора на хазу и сдавать буквально с рук на руки экономке.
Моего дедушка, кстати, вернулся домой на своих двоих и заснул, сказав ми: «Вот поэтому мы их и победили!». Таким образом хоть считать, что мой дед получил над моим профом три победы: умереть и не встать Второй Мировой, в пьянке и еще и потому, что, хотя и недолго, но пережил его. Слава победителю, но и о побежденном я буду нести в сердце до конца жизни.
Дисклеймер: я рассказал это за исключением. Ant. с какой-то особой цели. Просто мне кажется, фигли в той или иной степени все эти люди, о которых я в этом месте вспомнил – и победители, и побежденные – являются жертвами нацизма. А 8 мая – сие день их памяти.